Неточные совпадения
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не
родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись
на свое счастие, что, не вспахав
земли, зря разбросали зерно по целине.
Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только
родиться, в той
земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась
на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее
на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых
родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая
на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
И если вспомнить, что все это совершается
на маленькой планете, затерянной в безграничии вселенной, среди тысяч грандиозных созвездий, среди миллионов планет, в сравнении с которыми
земля, быть может, единственная пылинка, где
родился и живет человек, существо, которому отведено только пять-шесть десятков лет жизни…
Западная католическая культура с ее томлением и устремлением вверх имеет свою творческую миссию, но
на почве восточноправославной мистики легче
рождается сознание апокалипсическое, так как Церковь православная не претендовала быть, подобно католической, уже осуществленным Градом Божьим
на земле.
Вот откуда
родилась старинная басня, которой, впрочем, уже давно никто не верит, будто тетеревиные самки, бегая по
земле, подхватывают и глотают слюну, падающую изо ртов токующих
на деревьях самцов и тем оплодотворяются.
— Правильная бумага, как следовает… Так и прозванье ей: ак. У Устюжанинова свой ак, у нас свой. Беспременно
землю оборотим
на себя, а с землей-то можно жить: и пашенку распахал, и покос расчистил, и репы насеял… Ежели, напримерно, выжечь лес и по горелому месту эту самую репу посеять, так урождай страшенные бывают, — по шляпе репа
родится и слатимая такая репа. По скитам завсегда так репу сеют… По старым-то репищам и сейчас знать, где эти скиты стояли.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней
родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки
на нашу
землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
— Да ноне чтой-то и везде жить некорыстно стало. Как старики-то порасскажут, так что в старину-то одного хлеба
родилось! А ноне и земля-то словно родить перестала… Да и народ без християнства стал… Шли мы этта
на богомолье, так по дороге-то не то чтоб тебе копеечку или хлебца, Христа ради, подать, а еще тебя норовят оборвать… всё больше по лесочкам и ночлежничали.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало
на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам
на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых
родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее отца зовут опять туда, где
родилась, где жила, где любила ее мать, где она лежит в могиле… Лена думала, что она тоже будет жить там и после долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом с матерью. Она дала слово умиравшей
на Песках няне, что непременно привезет горсточку родной
земли на ее могилу
на Волковом кладбище.
Я все это слышал из спальни, после обеда отдыхая, и, проснувшись, уже не решился прерывать их диспута, а они один другого поражали: оный ритор, стоя за разум Соломона, подкрепляет свое мнение словами Писания, что „Соломон бе мудрейший из всех
на земли сущих“, а моя благоверная поразила его особым манером: „Нечего, нечего, — говорит, — вам мне ткать это ваше: бе, да рече, да пече; это ваше бе, — говорит, — ничего не значит, потому что оно еще тогда было писано, когда отец Савелий еще не
родился“.
А мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить
на земле этой; бог — не любит, начальство — не уважает, попы — ничему не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять,
на что мы
родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
В первое время все занимало меня, все было ново, точно я вновь
родился. Я мог спать
на земле, мог ходить босиком, — а это чрезвычайно приятно; мог стоять в толпе простого народа, никого не стесняя, и когда
на улице падала извозчичья лошадь, то я бежал и помогал поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А главное, я жил
на свой собственный счет и никому не был в тягость!
Земля недавно
родилась — недавно, конечно, только сравнительно, то есть накиньте несколько миллионов лет, — первобытный океан омывает ее, как повивальная бабка моет только что появившегося
на свет ребенка, а затем этот же океан в течение неисчислимых периодов времени совершает свою стихийную работу, разрушая в одном месте и созидая в другом.
— А если грех позади, то как же я могу быть чист! И не может, Василий,
родиться теперь
на земле такой человек, который был бы чист. Не может!
Не посрамила и Берта Ивановна
земли русской,
на которой
родилась и выросла, — вынула из кармана белый платок, взяла его в руку, повела плечом, грудью тронула, соболиной бровью мигнула и в тупик поставила всю публику своей разудалою пляскою. Поляк с своей залихватской мазуркой и его миньонная дамочка были в карман спрятаны этой парой.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы
на простое дело
родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в бога потерял. Все
земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил
на крестьянском хлебе.
Конечно, при созерцании возвышенного предмета могут пробуждаться в нас различного рода мысли, усиливающие впечатление, им
на нас производимое; но возбуждаются они или нет, — дело случая, независимо от которого предмет остается возвышенным: мысли и воспоминания, усиливающие ощущение,
рождаются при всяком ощущении, но они уже следствие, а не причина первоначального ощущения, и если, задумавшись над подвигом Муция Сцеволы, я дохожу до мысли: «да, безгранична сила патриотизма», то мысль эта только следствие впечатления, произведенного
на меня независимо от нее самым поступком Муция Сцеволы, а не причина этого впечатления; точно так же мысль: «нет ничего
на земле прекраснее человека», которая может пробудиться во мне, когда я задумаюсь, глядя
на изображение прекрасного лица, не причина того, что я восхищаюсь им, как прекрасным, а следствие того, что оно уже прежде нее, независимо от нее кажется мне прекрасно.
Тут и конец твоей памяти
на земле; к другим дети
на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя — ни слезы, ни вздоха, ни поминания, и никто-то, никто-то, никогда в целом мире не придет к тебе; имя твое исчезнет с лица
земли — так, как бы совсем тебя никогда не бывало и не
рождалось!
Скучно стало мне, и от этой скуки пристрастился я к птичьей охоте. Уйду в лес, поставлю сеть, повешу чапки, лягу
на землю, посвистываю, думаю. В душе — тихо, ничего тебе не надобно.
Родится мысль, заденет сердце и падёт в неизвестное, точно камешек в озеро, пойдут круги в душе — волнение о боге.
Давным-давно задумал я
Взглянуть
на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли
земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет
родимся мы.
Он, мнилось, из
земли рождался,
Когда въезжал
на холм крутой...
Всё кругом было чисто, свежо и ново — точно
родилось в эту ночь, всё было тихо и неподвижно, как будто ещё не освоилось с жизнью
на земле и, первый раз видя солнце, молча изумлялось его красоте.
В одном богатом селении, весьма значительном по количеству
земли и числу душ, в грязной, смрадной избе
на скотном дворе у скотницы
родилась дочь. Это обстоятельство, в сущности весьма незначительное, имело, однако, следствием то, что больная и хилая родильница, не быв в состоянии вынести мучений, а может быть, и просто от недостатка бабки (что очень часто случается в деревнях), испустила последний вздох вскоре после первого крика своей малютки.
— Каждый человек поставлен
на линию, — подтвердил он, — вот что. Как же теперь понимать, за что отвечать человеку? Шел два года назад арестант один, так тот так понимает, что ничего этого нет. Помер человек, и кончено. Больше ничего. Все одно — как вот дерево: растет, качается,
родится от него другая лесина. Потом, например, упадет, согниет
на земле — и нету… И растет из него трава. Ну, опять
на это я тоже не согласен…
А между тем разве он не видит, что и он
родился, как другие, — с ясными, открытыми очами, в которых отражались
земля и небо, и с чистым сердцем, готовым раскрыться
на все прекрасное в мире? И если теперь он желает скрыть под
землею свою мрачную и позорную фигуру, то в этом вина не его… А чья же? Этого он не знает… Но он знает одно, что в сердце его истощилось терпение.
У них была любовь и
рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех
на нашей
земле, всех и всякого, и служит единственным источником почти всех грехов нашего человечества.
Пришло мне в мысли хоть
на миг
Взглянуть
на пышные поля,
Узнать, прекрасна ли
земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет
родимся мы!
— Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места
на земле вон сколько, — он широко повел рукой
на степь. — И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит
на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как
родился, — дураком.
На краю площадки, за перилами, где железные листы были покрыты белым птичьим пометом, ходили и ворковали голуби, и их нежный любовный говор был громче и слышнее всех тех разрозненных, надоедливых звуков, что
рождались землей и ползали по ней, бессильные подняться к небу.
— Они сами себя не любят, — холодно говорила Елена, — да и не за что. Они не понимают того, что одно достойно любви, — не понимают красоты. О красоте у них пошлые мысли, такие пошлые, что становится стыдно, что
родилась на этой
земле. Не хочется жить здесь.
В степи нет грибов, кроме шампиньонов и луговиков, но и те
родятся только
на земле унавоженной,
на выгонах, толоках и дорогах, всегда около жилищ человеческих или скотских.
О далекой родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших матерей и жен; он молил ее, далекую родину, взять его, маленького Райко, и схоронить у себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту
землю,
на которой он
родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого
на горле широкая черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей родиной.
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что я вам, Михайло Васильич, скажу, — продолжал он, возвыся голос, — когда Христос сошел
на землю и принял
на себя знак рабий, восхотел он, Владыко, бедность и нищету освятить. Того ради избрал для своего рождества самое бедное место, какое было тогда
на земле. И
родился Царь Небесный в тесном грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
— Окстись, Пантелей Прохорыч!.. Чтой-то ты? — воскликнул Алексей. — Каки фальшивы деньги? Поехали они золотой песок досматривать…
На Ветлуге, слышь, золото в
земле родится… Копать его думают…
Святость не в лесах, не
на небе, не
на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает истину, тот
родится снова.
Мы занимаем остров,
на котором живем трудами рук своих. Разбитый в кораблекрушении моряк выброшен
на наш берег. Имеет ли он такое же, как и мы, естественное право
на том же основании, как и мы, занимать частицу
земли для того, чтобы кормиться
на ней своим трудом? Казалось бы, право это несомненно. А между тем сколько людей
рождается на нашей планете —
земле, которым живущие
на ней люди отказывают в этом праве.
Когда мудреца Сократа спрашивали, где он
родился, он говорил:
на земле. Когда его спрашивали, какого он государства, он говорил: всемирного.
Его Мать есть христианская Церковь
на земле, дети Божий
рождаются в ней по духу…
—
Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают.
На что яблоки, и те не
родятся. Не раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет? Ехал я сюда
на пароходе, глядел
на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай
на горах, ни за что не поймешь, какова
на земле Божья благодать бывает.
Оба брата редко-редко, бывало, когда выедут в поле или
на ригу, а меж тем ни у кого так хорошо хлеб не
родится, хоть
земля была и не лучше соседской.
К тому же
земли от села пошли клином в одну сторону, и
на работу в дальние полосы приходится ездить верст за десяток и дальше, оттого заполья и не знали сроду навоза, оттого и хлеб
на них плохо
родился.
А кругом — люди, не нуждающиеся в его рецепте. «Люди здесь живут, как живет природа: умирают,
родятся, совокупляются, опять
родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве,
земле, дереву, других законов у них нет… И оттого люди эти, в сравнении с ним самим, казались ему прекрасны, сильны, свободны, и, глядя
на них, ему становилось стыдно и грустно за себя».
Нет, не
на земле вы
родились!
Кто знает, может быть, вы и правы в своем гневе, читатель. А может быть, вы и неправы. Наш век тем и хорош, что никак не разберешь, кто прав, кто виноват. Даже присяжные, судящие какого-нибудь человечка за кражу, не знают, кто виноват: человечек ли, деньги ли, что плохо лежали, сами ли они, присяжные, виноваты, что
родились на свет. Ничего не разберешь
на этой
земле!
— Чем мы жертвуем! И вы можете это спрашивать! Да что же вы думаете, мужик нашей партии слеп, что ли? Не видит он, что рядом с его куриным клочком тянутся тысячи десятин графских и монастырских
земель? Ведь куда приятнее поделить меж собой эти
земли, чем ехать
на край света и ковырять мерзлую глину, где посеешь рожь, а
родится клюква. А мужик нашей партии говорит: ну что ж! И поедем! Или тут будем
землю грызть. Зато смирно сидим, начальство радуем, порядка не нарушаем… Разве же это не жертва?!
Божественный Сын — Человек
рождается на небе и
на земле, в вечности и во времени, вверху и внизу.
Родился на русской
земле, воспитывался
на казенный счет в русской гимназии, кончил курс в русском университете, состоит
на русской службе, идет по прекрасной дороге…
Вы поклялись быть верной женой графа Вельского, задушить в своем сердце лучшее из чувств, из которого
родится все благороднейшее и прекраснейшее
на земле.